Валерий Володченко. Маги на престоле: от Рюрика до Сталина. От "народного обозревателя" НВ. Проза, стихи

В газете «Новый вторник», которая стала продолжательницей-правопреемницей «Делового вторника», член Клуба Валерий Володченко ведет персональную стихотворную рубрику – «От народного обозревателя».  Ниже – несколько образцов его поэтико-публицистического творчества.

За окном – уставшая Россия…

Голосовали – словно голосили!

Орали хором, горла не щадя…

И лаялись, и - ох  как!- колбасили

На сумрачных и буйных площадях.


Мы о вождях  по-разному судили –

Поди, пойми их, в смуте разберись…

И «правые», и «левые» сулили

Счастливую, улучшенную жизнь.


Мы верили, хотя, признаюсь, редко,

Что выправим любой партийный крен…

Что будет слаще надоевшей редьки

Очередной непробованный хрен.


Что заживем теперь вполне удачно,

Что сгинут мигом, словно воронье,

Очередные лживые «задачи»,

Очередное подлое  вранье…


Голосовали – словно голосили!

Кому поверить? Взгляд сдержать на ком?

…А за окном – бескрайняя Россия, 

Уставшая Россия – за окном…

 

Благодарю вождей кремлевских…

Управляя страной, мы с Дмитрием  Медведевым спим по очереди…

В.В.Путин (якобы, шутка).

 

С заботой вечной о народе

И верность партии храня,

В Кремле все время хороводят

Вокруг народного – меня!


Я сыт, одет и пьян немного…

Зарплата – по календарю!

За это я совсем не Бога,

За это – Кремль благодарю.


Хожу, дышу, читаю книжки,

Пью чай, вгрызаюсь в антрекот…

А там лобастенький  парнишка

Все время помнит про народ.


Когда его компьютер глючит,

То, разливаясь соловьем,

Он все равно чему-то учит

Народ… на опыте… своем.


Ходил в детсад. Окончил школу.

Потом… А может быть, и до 

(Не вижу в этом я крамолу)

Он встретил гения дзюдо.


И как сиамские близняшки,

Единым криком голося,

Они вершат свой подвиг тяжкий,

Народу радости неся.


Парнишки, серенькие с виду,

Заткнув всезнающих мужей,

Такую строят пирамиду!

Почти построили уже…


Куда там МММ Мавроди!

Я знаю, пусть меня простят,

Что только с думой о народе

Они по очереди спят.


Они еще покажут норов

В той перманентности тревог –

В стране незрелых помидоров

И непостроенных дорог. 


В Кремле, признаюсь, не был сроду,

Вождей забыл, считай, давно…

А вот ведь помнится народу

В ночи  бессонное окно!


Хоть не вошла там трубка в моду -

Об этом рано говорить.

Но и не поздно - в их-то годы! -

Еще научатся курить…


Ведь им совсем не нужен третий,
Сквозь дым табачный углядим:

- Да, хорошо сидим, Лаврентий!

- Да, Ёсиф, весело сидим!


В РОССИИ СМУТА

Смута! В России – смута!

Каждый день! 

                     Каждый час! 

                             Поминутно!

Будь боярин ты или  смерд:

Смута – жизнь твоя!

                        Смута – смерть!

В прошлом – мрак.

 В настоящем – жуть.

Нам и лапти все время жмут…

С нами нет никакого сладу –

Потому-то и дым нам сладок.

Рвем привычно рубахи ворот,

И гордимся спиной испоротой.

Без улыбок живем и смеха…

Потому и в гробах – утеха!

Сами хвалим себя, бесценных,

А бредем без дорог, без цели.

В этом долгом бредовом шествии

Нету жизни – одни происшествия…


Вроде, мы и народ не мелкий,

А ведут нас вперед емельки.

Справедливо такое разве,

Что всегда выбираем разиных?

На любого молимся чёрта -

Лбы разбиты, колени стёрты…

Нет, не лучшие нами правят –

Это правильно?


Поднимись, Русь, с колен,

                                слезы вытри…

Сколько их у тебя –

                               Лжедмитриев?

Сколько их у тебя, Россия,

Лжепророков и лжемессий?

Ты привыкла жить настороженно,

Потому что вожди твои – ложные!

Бесконечен период  муторный,

Не спасает и век компьютерный…

Почему-то живем по блогам,

А ведь стоило бы – по Богу!

 

 

Рассказ

ХВОСТИК 

 

Я рожден собакою.  Не в том смысле, что  мною  ощенилась  сука, хотя и в этом тоже, а в том, что имею хвост и зубы. Хвостом я умею приветливо вилять, а зубами грозно скалиться.
Все говорят, что я чертовски красив. В целом масти черной, а на лбу, точно посередине, белый «пробор» – словно сабельный удар, рассекший голову. А ещё  белая грудка, белые «чулочки», и кончик хвостика  -  белый. И совсем уж интимная деталь: под хвостом, будто солнечный зайчик прилип, тоже белое   пятнышко.
«Хвостик! - это меня так зовут: Хвостик. - Покажи зубы», - просят люди, и я показываю: р-р-ры! 
Они смеются, и называют меня оскалом империализма. А ещё люди называют меня собакой-табака. Это потому, что я люблю отдыхать на животе, вольготно распластав-вывернув  задние лапы. 
Конечно, некоторые части тела с возрастом (а мне уже год и три месяца) стали мешать исполнять этот  незамысловатый трюк, почему-то очень веселящий окружающих, но не до такой же степени мешать, чтобы беспардонно орать на весь рынок: «Мама! Мама! Смотри, как лежит! Он же пипиську раздавит…» 
Я тогда тяпнул за голую ногу в рваной сандалии этого бестолкового человеческого детеныша, не умеющего прилично себя вести в порядочном   обществе. И не до крови ведь тяпнул, а только в воспитательных целях, но пацан и его мамаша так завопили, что переполошили весь рынок.  
 И пришлось мне   неделю скрываться у Хасана…
Хасан работает в мясных рядах, он мой друг. В мясные ряды не каждому псу зайти позволено, а кошкам туда  дорога вообще заказана. Меня  же Хасан всегда встречает приветливо и радушно. 
 «Опять жрать захотел?! –  спрашивает-утверждает Хасан, втыкая свой топор в  колоду, на которой  постоянно рубит мясо, и бросает мне сахарную косточку: -  Жри, пожалуйста…» 
Мой друг Хасан  привык к конкретным действиям в реальной жизни, и его брошенная кость с солидным ошмётком мяса на ней гораздо  весомее абстрактной болтовни о любви к животным и необходимости их защиты. 
Возможно, вас удивляют все эти мудреные слова, которые я так свободно и к месту употребляю, их ведь и не все-то  люди знают-понимают. Конечно, я и обиходным  матерным  языком владею в совершенстве, но для этого нужна соответствующая обстановка - чтобы дым коромыслом, чтобы музыка убойно-свайная: бум! бум! бум! - и обязательно девицы,  с удовольствием визжащие, когда упившиеся кавалеры начинают их хватать за разные пухлые места.
 Где я научился всему этому? У Сереги!
Серега-алкаш - мой первый и любимый хозяин, ему я достался  слепым еще щенком.  Серега тогда пришёл к своей соседке, бабке Нюре  канючить стольник «до после обеда», а бабка была не в духе, так как занималась ответственным процессом: топила в помойном ведре нас, пятерых кутят. Нашу мамку угораздило опростаться в бабкиной сараюшке, и теперь, на правах хозяйки, бабка Нюра кардинально решала нашу щенячью судьбу. 
 В «стольнике» бабка отказала Сереге категорически, и он, чтобы ее позлить, запустил руку по локоть в помойное ведро и ухватил одного из утопленников: им оказался я. Поэтому я и говорю – Серега меня достал, а я, значит, ему достался.
Вообще-то Серега почти сразу сообразил, что поторопился совершить благое дело, и оплошность свою признал очень скоро, когда к нему нагрянула веселая компания. «Нагрянула» - это фигурально сказано. На самом деле Два Витька и Андрей Иванович обитали у Сереги почти что круглосуточно, меняя временами лишь  женский контингент сопровождения: Зинок на Снежан, а Наташек - на Анжелин и Анжелик. Иногда это происходило и в обратном порядке…
Серега, притащив меня домой, мокрого и полудохлого, сунул  в тряпье на кровати и напрочь забыл о содеянном. И пришедшая Анжелка, которая по паспорту значилась Катькой, едва меня не раздавила своим безразмерным задом. К счастью, девица промахнулась и только слегка меня потревожила. Но я  запищал так возмущенно и пронзительно, что собутыльники от неожиданности даже стаканы – полные! - в сторону отставили, чего   никогда до этого не случалось и не могло случиться в принципе. Как позже  прокомментировал Андрей Иванович: беспрецедентный возник случай, аномалия… 
Стали думать, чем и как меня кормить-выхаживать. Молока в доме Сереги сроду не водилось, и купить, чтобы насытить сосунка, было не на что. Тогда Анжелка, торопливо проглотив стакан портвейна, сбегала к какой-то своей «декретной» подруге, и скоро вернулась с бутылочкой белесой жидкости. 
«Подоила курву», - весело объявила Анжелка, демонстрируя емкость. И о необходимой соске  на  бутылочку она, молодец, не забыла, выпросила в аптеке. 
Так что вскормлен я, можно сказать, титькой человеческой. И вот ведь какая в связи с этим замечена несправедливость: когда человеческого  детеныша иногда взращивают собаки или волки, во всех газетах об этом обязательно пишут, удивляются, восторгаются: Маугли! А когда случается  наоборот, как вот со мной, то никакой информационной шумихи не возникает. 
…Уже через пару недель я лихо жрал  людской деликатес - колбасу. Девицы, жеманясь, тщательно разжевывали ее и пальцем засовывали мне  месиво  в рот,  утверждая, что питаться в этом возрасте я должен через каждые два часа.  Они же, после кормления, больно мяли мне живот, считая процедуру исключительно полезной и профилактической, - «чтобы заворота кишок не случилось, и какашки хорошо выскакивали».  
«Только не свиную! Собакам свиную нельзя…», - обязательно проявляла  осведомленность и обо мне заботу одна из пришедших Наташек, на  что Два Витька весело ржали, ударяя ребром ладони по сгибу руки: «Не боись! У нас   только ливерная!»  
Андрей Иванович на колбасную тему тоже  шутил, но интеллигентно: «Почему  нельзя  свиную? Он же не иудей, и не магометанин какой…»
 Анжелка постоянно нахваливала мои белые отметины, а  солнечное пятнышко под хвостом объявила  счастливым. Почему она так решила, одной только ей известно, но все равно было приятно узнать о своем исключительно безоблачном  будущем существовании.  
Надо сказать, девицы, пока были трезвые, всегда ласково надо мной сюсюкали, всякие бантики  привязывали, в тряпочки пеленали, красавчиком называли, дойдя же до кондиции, становились стервозными  и с явным неодобрением  обсуждали, какой из меня скоро кобель получится.  А чего, спрашивается, обсуждать: конечно - кобель! Может, не очень чистокровный, но, сами же решили, что замечательный.
Так я  быстро рос и набирался впечатлений в окружении  бесшабашных людей, под их бестолковым приглядом и в карнавальном каком-то сумасшествии.  Прав был  писатель  Тургенев, который прямо заявлял, что у русского человека мозги набекрень. И я Ивану Сергеевичу верю, с ним солидарен: уж очень он  жизненно   немого Герасима и его несчастную собачку Му-му изобразил, реалистично…
Когда мой  хозяин был пьян, а пьян Серега был  всегда, он тоже становился «немым», и хозяйством управлял Андрей Иванович. Дом у Сереги  собственный. Плюс пять соток огорода, на котором ничего, кроме сорняков, не росло, потому что ничего и не сажали. Дом стоял пустой, с выбитыми стеклами, а вся колготня происходила в летней кухне. И кухня была шикарная – с двумя унитазами! Если бы их еще  подключить к системе канализации, то, как выражался (не в смысле матерно, а с глубинным  философским содержанием) Андрей Иванович, уровень комфорта достиг бы невероятных высот. Но канализации  не было и не предвиделось, и  «сантехника»  использовалась вместо табуреток.  Иногда Два Витька пробовали в эти унитазы мочиться, но присутствующие барышни  поднимали возмущенный крик, и увлекательный процесс  приходилось прерывать и останавливать.  
 Мне  Витьки нравились своей неуемной энергией  и веселым присловьем: «Нас двое, и мы в тельняшках…» Отсюда и прозвище  у них одно на двоих -  Два Витька,  хотя, если честно, никаких тельняшек они не носили…
К Андрею Ивановичу   дамы относились с  пиететом. У него  замашки усталого барина,  и по утрам он ходил в шикарном шелковом халате.  Я частенько уволакивал этот халат в свой закуток и с удовольствием на нем отдыхал. Понятно, что от моих зубов  и когтей на халате оставались дырки, но Андрей Иванович на такие мелочи внимания  не обращал: аристократ! 
Имелась у Андрея Ивановича и своя персональная кружка, на которой  был оттиснут его  цветной портрет анфас. Витьки говорили, что при такой «ксиве» ему менты за километр честь обязаны отдавать и паспорта не спрашивать. 
Андрей Иванович в недавние еще времена в больших начальниках ходил, вернее – ездил, а мой хозяин Серега при нем шоферские обязанности исполнял и другие разные поручения. 
Руководящее свое прошлое Андрей Иванович никак не афишировал и не выпячивал, и наливали ему, когда было что налить, вровень со всеми, без  учета былых номенклатурных заслуг. 
Витьки всегда орали при этом, что  отсутствие привилегий – выдающееся завоевание и даже определяющий признак демократии.  И первый тост они обязательно предлагали за  главного борца с привилегиями – неизвестного мне Бориса Николаевича, с которого у нас эта самая демократия вроде бы и началась. 
«Он на «Москвиче» ездил! - аргументировали свое предложение Витьки.  - И в районной поликлинике лечился…» 
 «От алкоголизма?» – интересовалась подробностями Анжелка, но Витьки  этот ее невинный вопрос игнорировали.  
 «Не признак, а призрак… Призрак демократии…», - принципиально не соглашался с Витьками Андрей Иванович, но выпивал всегда со всеми вместе, и тоже с удовольствием.  И поступал он - все с этим соглашались - вполне разумно и в духе времени: раз народу предлагали голосовать сердцем, то почему бы народу не использовать теперь и другой имеющийся у него внутренний орган – желудок?
«После первой не закусывают!» - торопились Витьки и разливали по второй.  И пили уже без тоста, чтобы не отвлекаться  и не стопорить   коллективную процедуру, и опять без закуски – по причине ее отсутствия. 
В эти счастливые минуты все становились  милыми и сентиментальными, и  почему-то настойчиво допытывались друг у друга: ты меня уважаешь?  Правда, очень скоро я узнал, что   расслабляться не стоит ни на мгновение:  в любой момент можно было  получить пинок по ребрам от только что дружелюбно обслюнявившего тебя человека, который внезапно стервенел и становился  отвратительным и страшным в этой злобной своей переменчивости. 
Серега Андрея Ивановича уважал и  только на «вы» к нему обращался. У них  иной раз  тоже до мордобоя  дело доходило (по личным исключительно мотивам, к «розливу» касательства не имеющим), но, раскровенив сопатку шефу, Серега обязательно примиряюще протягивал тряпку и просил: «Утритесь, Андрей Иванович…» И тот утирался, а Сереге все равно продолжал начальственно тыкать.
 Все эти житейские детали я и сам наблюдал и от приходящих девиц  узнавал. «А потом он спился», - переходили они на таинственный шепот, и мне никак не удавалось до конца разобраться в истоках душевной трагедии Андрея Ивановича. 
Однажды, когда все уже были в отключке и храпели по углам,  он сам мне немножко приоткрыл свою «философию».
 «Понимаешь, Василий, - в поддатом состоянии он меня почему-то Василием  называл. - Все это, - потыкал он пальцем вокруг себя, вглядываясь в лица спящих собутыльников, - все это эфемерное. Понимаешь? Ненастоящее! Нет, ничего ты, Василий, не понимаешь... Все мы ничего не понимаем.  И все - ненастоящие…»
Андрей Иванович  полез под стол, пытаясь найти закатившуюся, возможно, «крайнюю» бутылку с остатками вина, но не нашел – бутылки, даже эфемерные, в доме Сереги просто так не раскатывались. Тогда он продолжил беседу со мной: 
«И знаешь, Василий, как-то один царь спросил мудреца: «Что мне сделать, чтобы в государстве все было благополучно?» Мудрец сказал: «Ты поймешь это, если будешь знать ответы на три вопроса. Какое главное дело твоей жизни? Какой главный человек в твоей жизни? Какой главный момент в твоей жизни?».  Царь подивился простоте решения, а мудрец продолжил: «Самое главное дело в твоей жизни – то, которое ты сейчас делаешь. Самый главный человек  тот, с которым ты сейчас говоришь. Самый главный твой момент – вот этот момент».
В этом месте Андрей Иванович вдруг заплакал.
«И что, Василий, вот сейчас и вот здесь и происходит самый главный момент моей жизни? И самым главным делом я сейчас занят? С главными своими людьми-человеками общаюсь?» - спрашивал он меня, рыдая и утирая слезы рукавом грязной рубахи. 
Я, удивленный и сконфуженный внезапными мужскими слезами, только  глаза отводил деликатно в сторону, не умея ответить на  его  вопросы. Да он  в ответах, по-моему, и не нуждался…
По утрам компания собутыльников всегда была мрачной и раздраженной. Два Витька однообразно  предлагали занять у кого-нибудь стольник «до после обеда»; девицы на это привычно фыркали и крутили пальцем у виска; Серега униженно суетился, потому что хозяину, не сумевшему  утром «накрыть поляну» для вечерних гостей, суетиться положено по определению. Один только Андрей Иванович никогда не терял присутствия духа. Ему-то первому и пришла в голову эта совершенно гениальная мысль - продать меня, чтобы на вырученные деньги опохмелиться.
 «Да кто ж его купит?! Кому он, шелудивый, нужен?» - засомневались Два Витька, но девицы идею  поддержали. Они даже нашли где-то случайный обмылок и устроили мне «банный день» -  чтобы я  товарный вид приобрел.  Воду только нагреть, шалавы, забыли: мыли  холодной, и замерз я в ржавом корыте, как собака…
Первый раз меня продали прямо у винного магазина какой-то взбалмошной тетке, которая все интересовалась, есть ли у меня паспорт и хороша ли родословная. 
«Из дворян! - тут же изобразили  мое генеалогическое древо Два Витька. - А паспорт сдан на прописку, на следующей неделе  обещали оформить…» 
Любознательная тетка Витькам поверила и требуемую сумму - «на литр» - им   вручила. Напоследок она спросила, как меня зовут, и Два Витька  немедленно придумали: Боник.  На самом деле меня у Сереги  никак не звали, персонифицировали редко: «Эй!» Или: «Пшел, гад!» Ну да ладно, пусть будет Боник, нынче такие дурацкие имена почему-то пользуются большой популярностью.
Через полчаса я уже был дома, оживленно встреченный моими опохмелившимися друзьями. Серега  щедро накормил  «вчерашним»  супом, девицы  визжали и восторженно меня тискали, называя добытчиком, а Андрей Иванович задумчиво произнес по-иностранному: «Перпетум мобиле!»  На что Два Витька откликнулись мгновенно, и применительно к обстоятельствам у них очень точный смысловой перевод получился: «Теперь у нас бухла будет - залейся!»
С тех пор так и повелось – деньги на опохмел стали получать от моей продажи. Правда, не всегда удачно, как в первый раз, удавалось сбегать от покупателей. 
Однажды один «крутой мен» увез меня аж на другой конец города и запер на огороженном участке. Два дня я делал подкоп под забором, все лапы стер и потом  неделю добирался до дома. По дороге и с котами в схватки вступал, и от суровых бездомных кобелей улепетывал.  К Сереге явился – кожа да кости, -  но зато как радостно все меня приветствовали…
В другой раз случилось и того хуже. Меня сторговали три вертких  узкоглазых гражданина. И привели  в общежитие, битком набитое  такими же верткими и узкоглазыми.  И все они сразу же  принялись бесцеремонно меня лапать, громко споря, сколько  надо будет ещё кормить, чтобы довести  до нужной упитанности. Я долго не мог понять причины  ажиотажного интереса к моей персоне, а когда уяснил, то даже обмочился со страху. И теперь знаю рецепты многих национальных корейских блюд, которые все начинаются словами: «Пойдите куда-нибудь, где продают молодых - они вкуснее! - собак…»
Андрей Иванович очень удивился моему счастливому возвращению из корейской неволи и все почему-то любопытствовал: одну только острую закуску хе  из меня собирались приготовить азиаты или и другие блюда  в меню предполагались?  Значит, знал, старый хрен, с какой целью меня покупали. Правильно говорят: когда обезьяна стала лицемерить, она превратилась в человека…
Девицы, которым всегда хотелось «чего-нибудь вкусненького», приспособили меня еще и для добывания съестного. Они сажали меня в сумку и, кокетливо улыбаясь и строя глазки  охране, заходили в супермаркет. В укромном углу магазина, загородив от камер наблюдения, из сумки извлекали, совали в пасть батон  колбасы или упаковку замороженных шницелей, и я стремглав летел к ожидавшей на улице Анжелке. Охранники  громко матерились мне вслед, но случаи эти благоразумно скрывали  и до милицейских протоколов  дело не доводили: во-первых, сами, ротозеи, виноваты, а потом – с кобеля какой спрос?
Так я стал главным  поильцем-кормильцем и самого Сереги, и всех его прихлебателей…
Последний раз меня продали  не совсем удачно, вернее - совсем неудачно.
 У Сереги  вдруг появились соседи-москвичи, снявшие на лето дом через дорогу. К ним-то и привели меня смурные с утра  пройдохи. Два Витька нахраписто меня расхваливали вышедшему к калитке мужчине, задирали зачем-то хвост и  показывали  «счастливое очко». Андрей Иванович, игравший роль моего хозяина, вроде бы даже сомневался в выгоде сделки и  -  тоже мне артист! - делал вид, что в любой момент может передумать.
«Мила! Смотри, какого замечательного песика нам предлагают, - позвал жену москвич-покупатель. – Всего лишь «на литр» просят…»
 Появившаяся женщина внимательно и  с подозрением оглядела пришедших. Два Витька попытались и ей предъявить мой зад для осмотра, но она эти их попытки резко пресекла. 
«И что ты собираешься с ним делать?» - строго спросила женщина  мужа. 
«Ну, почему  с ним обязательно что-то нужно делать? Пусть просто живет», - очень резонно ответил ей мужчина.
Женщина, недовольно махнув рукой, подытожила: «Денег на него у меня нет!»
Теперь-то я знаю, что  людские жены почему-то всегда снисходительно-раздраженно  общаются со своими мужьями при посторонних, выставляя их в самом дурацком свете перед чужими людьми, а тогда ее нелогичному заявлению удивился: если денег нет только на меня, значит, они, в принципе, есть?!
 Мужчина ушел в дом и через минуту появился с большой бутылкой джина в руках: «На бартер согласны?» 
Присутствовшая при торге Анжелка демонстративно скривилась: «Я пробовала – гадость! Как тройной одеколон, только разбавленный…» Но Два Витька уже радостно кивали: «Согласны, согласны!» 
Обмен тут же и состоялся, к всеобщему удовольствию...
Только не учли, проныры, мудрое жизненное правило: где живешь - там не гадишь. Ну, как, скажите, я мог теперь задать стрекача, если до веселого Серегиного дома десяток метров, и весь двор – как на ладони? Да и надоели, признаюсь,    отвратительные  замашки подельников  -  они ведь о собственном только брюхе заботились, а меня кормить  забывали. Другое дело у москвичей. У них и  молока всегда вволю, и  мясо   на  рынке они специальное выбирали: чтобы свежее и обязательно с косточкой - радостью щенячьих зубов. Новые хозяева меня  и с Хасаном познакомили, у которого как раз и покупали это замечательное мясо. 
И каждый вечер –  совместные прогулки по окрестностям. Тогда меня и стали называть Хвостиком – потому что всюду за хозяевами увязывался и ни на шаг от них не отставал. Я с москвичами и в Курортном парке побывал, и у нарзанного источника воду пил: вонючую, но, говорят, очень полезную, целебную. И даже на «Колесе обозрения» катался. Вообще-то собакам кататься на нем запрещено категорически, но, как заявил со смехом мой новый хозяин: если нельзя, но очень хочется, то можно.
От добра, как известно, добра  не ищут. Вот и я не искал, хотя, если честно, чувствовал себя виновато: на меня друзья понадеялись, а я надежды не оправдал.
 А в бывшей моей компании жизнь стала невыносимой. Вечером еще туда-сюда, а поутру хоть караул кричи: опохмелиться-то нечем. И вся трагедия в том, что и не  предвидится…
Дней  через пять к моим новым хозяевам притопала полномочная и мрачно-трезвая делегация: Два Витька, Андрей Иванович и Анжелка с «доказательством» - пустой бутылкой из-под джина, на которую, только полную, они меня выменяли.
 Переговоры вел Андрей Иванович, который для такого серьезного случая даже галстук надел и ботинки почистил, и аргумент у него был безупречный: «Не согласны! Вертайте!».  Анжелка при этом совала под нос моему  хозяину-москвичу бутылку и почему-то требовала предъявить сертификат качества. «Как тройной одеколон, только разбавленный», - твердила она безостановочно и опять показательно кривилась, демонстрируя стойкое отвращение к «одеколону». 
Новый мой хозяин удивленно таращился на колоритную  ораву, и переговоры могли бы привести и к мировому соглашению, но дело испортили Два Витька. «Возвращай, гад, нашу законную собственность!» - заорали они вдруг на москвича, не сдержав похмельных мук ожидания. 
Хозяин совсем не испугался их отчаянного вопля. Он спокойно вытащил мобильный телефон и, потыкав в кнопочки, передал трубку Андрею Ивановичу. И у того  глаза сразу же стали квадратными. На связи был… Сам! Участковый! Уполномоченный! Капитан! Полиции! Семкин! Андрей Иванович и слова в трубку не вымолвил, только кивал подхалимски да пот со лба смахивал. И это был полный, как потом определила Анжелка, пипец. 
После телефонного «разговора» поникшая компания тихо, на цыпочках, удалилась. И лишь поздним вечером принявший на грудь Андрей Иванович  стал, как всегда, бесстрашно рассуждать о политической ситуации в мире и конкретно высказался по существу случившейся позорной утренней капитуляции: «Все! Конец стране! С таким-то уровнем коррупции!  Ну, суки…»
Странное это   звание – «москвичи». Все-то у них схвачено, за все заплачено, везде контакты. Все их молча ненавидят, но сами готовы на что угодно,  только чтобы тоже так прозываться.  Еще один парадокс необъяснимый.
А к Сереге  заявилась ответственная комиссия. Я видел сквозь забор как десятка полтора строгих теток и мужиков  сразу же принялись громко командовать и что-то писать. Час, наверно, командовали и писали. Даже через дорогу  были слышны их начальственные резолюции: «За неуплату! По погашению задолженности! По взысканию штрафа!». И все время о какой-то пене… мыльной, что ли,  они  твердили: пеня, пеня…
 Первыми уехали судебные приставы, им в Серегином доме поживиться оказалось нечем.  И участковый Семкин, приданный комиссии для силовой поддержки, тоже вдруг вспомнил о необходимости  срочно снять свидетельские показания. И снимал он их у москвичей – под коньячок – до самой ночи.
Возможно, все и закончилось бы, как водится, – криком и писаниной, - но  подъехала еще одна машина: грузовая, с работягами.   И те в два счета, срезав провода, обесточили дом, перекрыли подачу воды, а на газовую трубу поставили «заглушку». Вроде, как и решение демократичное и коллегиальное вынесено, и приговор справедливый немедленно исполнен…
Серега, Два Витька и Анжелка за происходящим наблюдали равнодушно, один только Андрей Иванович духарился и грозил обратиться в Европейский суд по правам человека, и еще почему-то в ЮНЕСКО, - «где во всем разберутся и выводы сделают соответствующие».
Принятые комиссией меры, я думаю, никак не отразились на устоявшемся быте и самочувствии моих бывших компаньонов, дискомфорта  точно не испытывали. Ведь воду они пили, когда другого питья не было, только по утрам и с отвращением, да и к бабке Нюре за ней всегда с ведром сходить можно. Электричеством   вообще давно не пользовались, поскольку электроприборы отсутствовали, а последняя «лампочка Ильича» перегорела еще на майские праздники.
Серега притащил откуда-то десяток кирпичей и, специальным образом уложив их рядом с кухней, накрыл металлической решеткой – вполне приличный мангал получился. На нем и колбасу «с дымком» можно  поджаривать, и «барбекю» из магазинных шницелей готовить. И, главное, с дровами  никаких проблем: дом-то у Сереги большой и деревянный, его надолго  хватит. 
Так бы и жили – цивилизованно и комфортно, но Два Витька газ - из принципа! - решили восстановить. Они сперли на чьем-то огороде поливочный шланг и с его помощью и под инженерным надзором Андрея Ивановича организовали «времянку». И даже какую-то загадочную «уплотнительную муфту», вырезанную из старой велосипедной камеры, прикрутили проволокой в месте соединения шланга с газовой трубой.  
«Ништяк! – положительно оценили Два Витька собственную работу. – Хохлам такая халява и не снилась…»
…Ночью ужасный взрыв потряс улицу. От взметнувшегося в небо столба пламени стало светло, как днем. Пронзительно выли пожарные машины, подъезжали «Скорые», суетился народ.
 «Газ рвануло! Перепились, уроды,  и кран не перекрыли…», -  выдвигали  ошибочную версию ротозеи. 
Никто ведь и подумать не мог, что  инициативные Витьки,  оберегая заботливо свой шланг-времянку от «избыточного давления», кран на газовой трубе вообще свинтили за ненадобностью и еще хвастались при этом собственной изобретательностью: вечный, дескать, огонь теперь будет у Сереги.  
 Получилась «вечная память»…
Меж суетящихся зевак металась полуголая непротрезвевшая Анжелка и всем в десятый раз рассказывала: «Пошла я, значит, с вечера в огород…  ну, по своим делам… живот у меня схватило... А там, в углу, раскладуха имеется, с матрасом, я на ней и устроилась, чтобы далеко, значит, не бегать. А потом…  как бабахнет!» - Анжелка широко распахивала трясущиеся руки, чтобы показать необъятную мощь этого «бабаха».
Толку от Анжелкиного рассказа не было никакого, она все больше про свой расстроившийся живот помнила и повторяла, как заведенная: «А потом - как бабахнет!» Она мешала пожарным, равнодушно таскавшим кишки-шланги по огороду, и скоро ее посадили в милицейский «уазик» и увезли - чтобы сначала проспалась, а когда потребуется, дала свидетельские показания.
Потом исчезли и машины «Скорой помощи»: помогать, как выяснилось, было поздно и некому. 
Пожарные до утра неторопливо заливали головешки дома, в котором мне было голодно и бесприютно, но который, единственный, оставался родным…
После пожара москвичи вдруг решительно засобирались уезжать. «Не хочу я жить на пепелище!» - заявила женщина мужу, и он с ней сразу же согласился. Действительно, вид из окна был ужасный и отпускному их настроению не соответствовал и не способствовал. 
«Извини, мальчик, взять с собой мы  тебя не можем», -  честно сказала  хозяйка и погладила меня по голове. 
Хозяин  ничего не сказал, он принес откуда-то новенький ошейник с металлической пластинкой, на которой было написано: «Хвостик», и молча надел его на меня. Женщина вдруг заплакала и стала меня целовать и кричать на мужа: «Я же  знала! Я же говорила! Ты никогда меня не слушаешь…» Мужчина тоже стал на нее  кричать, злиться  и, размахивая руками, бегать по комнате… 
Потом они уехали, а я остался. 
И я  их понимаю:  Москва ведь не резиновая, там, в столице, и без меня «понаехавших» хватает …
… Уже полгода я живу на городском рынке. И жизни моей можно только позавидовать: ем сладко, сплю мягко. Постоянного хозяина я себе  заводить не тороплюсь: это ответственно и налагает  обязательства. А вот просто друзей  у меня много. Один из них – Хасан.  Замечательный человек! Он тоже, как и Серега, очень добрый и заботливый. Однажды, хорошо выпив и покурив с друзьями каких-то особенных папирос, он - на спор - отрубил мне кончик хвоста. Совсем немного, сантиметров пять… Я сначала на Хасана  обиделся, потому что было больно, но потом вспомнил, как  он всегда уважительно свое «Жри, пожалуйста» произносит, и обижаться перестал. К вам жена, швыряя на стол утреннюю яичницу и расплескивая кофе, с таким почтением и лаской обращается? То-то и оно!
Все называют меня  Хвостиком. Хотя, конечно,  имя это после «обрезания» стало в некотором смысле сомнительным, и точнее было бы   называть Короткохвостиком или еще как – в соответствии со случившимися обстоятельствами, но у людей свои причуды, да и на подаренном москвичами ошейнике четко ведь написано: Хвостик.
  Мое имя мне нравится. И вообще, жизнь у меня - Анжелка верно напророчила! -  удалась счастливая. Только иногда почему-то выть очень сильно хочется... 

Опубликовано в журнале "Смена", №4, 2011 г.


МАГИ НА ПРЕСТОЛЕ: ОТ РЮРИКА ДО СТАЛИНА (фрагмент книги)

От автора

Написать книгу «Маги на престоле: от Рюрика до Сталина» меня «подтолкнул»  знаменитейший наш историограф Николай Михайлович Карамзин. Он, как известно, «много помог русским людям лучше понимать свое прошлое, но еще больше он заставил их любить его. В этом главная заслуга его труда перед русским обществом и главный недостаток его перед исторической русской наукой». Многие пытливые умы еще в ХIХ веке вдруг поняли, что плохо мы знаем отечественную историю потому, что… сильно ее любим. Неустранимый этот парадокс следует, с одной стороны, принимать как данность, а с другой – всегда о нем помнить, вглядываясь в даль веков.

 В своей преамбуле к «Истории государства Российского», где Н.М. Карамзин перечисляет имена легендарных летописцев и называет источники российской истории, которыми  пользовался, он вдруг высказывает  прямое сожаление: «Они (т.е. русские летописцы) не сказывали всего, что бывает любопытно для потомства; но, к счастию, не вымышляли (выделено мной. – В.В.),  и достовернейшие из летописцев иноземных согласны с ними».

Извиним осведомленному русскому историографу и патриоту вечную и смиренную нашу «подсудность у иноземцев», но в данном случае для нас важен его основной вывод: «Не вымышляли…»

Андре Моруа однажды спросили: кто больше изменил историю – Цезарь или Наполеон? «Историю больше всего изменили историки», – ответил писатель. Прямого ответа на прямо поставленный вопрос об изначальном происхождении Руси не существует. Все глубокомысленные рассуждения  на тему «корней»,  уверенная «датировка» тех или иных, на заре веков случившихся, событий - не более чем игра досужего ума и неуемного воображения. 

Тьма веков – это не просто образное выражение, но и буквальная аберрация нашего исторического зрения, когда невозможно отличить действительные факты от «исправленных»  позднее или просто выдуманных. 

К сожалению, изначальная летописная фиксация происходящего, как правило,  в дальнейшем претерпевала весьма значительные  вмешательства. И не важно, с чем были связаны многочисленные редакторские интервенции в древние тексты, – эстетическими представлениями монахов-переписчиков, политическими мотивами и обстоятельствами или просто техническими причинами. Сегодня важнее осознать другое: не бывает рафинированной «голой  истории», она всегда рядится в «представительские одежды», и позднейшие мифические наслоения  - это объективная данность, которую вдумчивый исследователь всегда обязан учитывать. Уж так у нас издревле повелось, что в любые времена всегда находятся люди, которые твердо знают, что нужно взять от исторического источника, а что в нем не заметить, переиначить или сократить…

И еще один немаловажный фактор – постоянно меняющееся представление об актуальности. Ведь все эти росы-русы-древляне-поляне-кривичи-вятичи и т.д. для современного читателя гораздо загадочнее, по-моему, даже «зеленых человечков», в существование которых он, может быть, и не верит, но вполне допускает их физическое присутствие. Что касается наших пращуров, то они для большинства из нас даже не фантомы, а лишь искаженное эхо неких «сказок», никак не соотносящихся с реалиями заоконной действительности. 

Не место доискиваться причин сложившейся ситуации, но с грустью следует констатировать: нас, «Иванов, не помнящих родства», с каждым годом становится все больше. А ведь забывая отечественную историю, мы безвозвратно теряем и себя….

Кто мы на самом деле? Откуда «есть пошли»? 

Привычная «варяжская теория», где фигурирует  целеустремленный викинг Рюрик, призванный порядок (наряд) нам установить, долгое время вполне устраивала нас хотя бы потому, что некоторым образом льстила национальной самоидентификации: вот такая, мол, у нас широчайшая и непредсказуемая душа, хорошо понимаем и осознаем это, и бесшабашную натуру свою по собственной воле ограничиваем. Отсюда и формулу, чрезвычайно разрушительную, кстати, вывели:  что русскому хорошо, то немцу (понимая под «немцами» всех иных) – смерть.  

Потом появилось категоричное, но необдуманное (потому что агрессивно анархичное) признание «Да – скифы мы!» То есть, дикие и неотесанные. И стали «окно» (почему, интересно, не дверь?) в Европу рубить, чтобы приблизить себя к сливкам «цивилизованного западного общества». 

Модная ныне «гиперборейская теория», когда начало росов-русичей исчисляют едва ли не  «от Адама», вообще чрезвычайно затуманивает проблему и, навязывая невнятный  вопрос всемирного  первородства,  свидетельствует скорее об известном комплексе и ущемленности  национального самосознания… 

Почему люди так любят изучать свое прошлое, свою историю? Хорошо ответил на этот вопрос создатель истинно научной истории России В.О.Ключевский: «Вероятно, потому же, почему человек, споткнувшись с разбега, любит, поднявшись, оглянуться на место своего падения».

Вглядываясь во тьму веков, очень уж хочется обнаружить свой хорошо отретушированный глянцевый портрет, когда и румянца на щеках в меру, и вихры тщательно приглажены, и расцветка галстука всем требованиям соответствует. Как говорится, клыков не видно и хвост прикрыт! 

А, собственно, кому и что мы доказываем? Ведь величие нации не определяется назойливым подчеркиванием этого самого величия. Да объяви мы себя хоть пришельцами с Марса -  что изменится? Другое дело, что в этих бесконечных поисках своего «особого аршина» проморгали мы, кажется, действительно особое и массовое на Руси явление, имя которому – чудотворчество. 

Чудотворцы, кудесники, колдуны, маги-волхвы (синонимический этот ряд можно для современного понимания объединить одним словом - «экстрасенсы») во все века оказывали безусловное влияние на окружающих. Как на исторических индивидуумов и отдельные социальные группы, так и на общество в целом.

К сожалению, наше предшествующее принудительное атеистическое воспитание и сложившееся в связи с этим материалистическое мировосприятие долго не позволяли большинству из нас даже помыслить о запретной теме чудотворения и взглянуть на проблему без привычной предвзятости. Предлагаемая книга – это первая попытка восполнить образовавшийся пробел и рассказать (с привлечением документальных свидетельств) о некоторых «необъяснимых тайнах» российской истории.

Древние летописи переполнены примерами чудесных   явлений,  мы же многие годы снисходительно объясняли «сказки»  дремучестью и  наивностью наших предков. Хорошо хоть в высокомерной формуле «Сказка – ложь…» оставили многозначительное  «…да в ней намек». А если никакой это не намек, а прямое утверждение? А если попытаться все воспринимать буквально? Ведь известно же, что  древнерусские авторы практически не использовали выдуманные сюжеты. Значит, и волшебные сказки, и героические былины (не говоря уж буквально о летописях, -  свидетельствах, так сказать, официальных)  – правдивое зеркало древней нашей жизни. Такой подход и такое понимание позволяют  под иным углом взглянуть на весь ход русской истории…

           

 Родина слонов

Умом Россию не понять,

Аршином общим не измерить:

У ней особенная стать –

В Россию можно только верить.

 

Ф. И. Тютчев. 28 ноября 1866 г.

 

Грозный царь Иоанн Васильевич  был гневлив и непредсказуем. Придворная челядь, хорошо знавшая эту его особенность, в моменты вспышек свирепой царской ярости призрачно растворялась в сумрачном воздухе кремлевских палат и коридоров, стараясь не попадаться под горячую длань самодержца. Но поскольку минуты плохого царского настроения складывались в часы, дни и месяцы, то бездонные пыточные подвалы никогда не пустовали, как никогда не умолкал в них и надсадный ор несчастных, навсегда и обильно пропитавший кровавые кремлевские подземелья. 

Палаческое дело в Москве стало выгодным и мастерским - уши резали повседневно, ноздри рвали, словно лесные орехи щелкали, спины, обильно присыпая едкой балахнинской солью, деловито превращали в  хлюпающее месиво. 

Забыл, забыл Иван заповедание Мономахово: “Не убивайте, не повелевайте убивать, даже если кто и будет повинен в чьей-либо смерти”.

Дабы развлечь царя, специально для того предназначенные людишки причуды разные смертные выдумывали: в землю живых людей закапывать, на кол сажать, на костре медленно коптить… 

Но все это Ивану наскучило быстро. Не интересно ему стало в котел с кипящим маслом-вином людей кидать, расплавленный свинец в глотки им заливать, кожу сдирать с них лоскутами. А вот наказания с «юмором» Ивану полюбились. Например, зашить осужденного в медвежью шкуру  и затравить собаками.  Некоего дворянина по фамилии Овцын царь повесил на одной перекладине с овцой. Смеху было! Уличенных в сладострастном женолюбии  монахов  Иван, сам большой до баб охотник, приказал  привязать к бочке с порохом и взорвать, – чтобы путь на небеса укоротился… 

Современным читателям небезынтересно будет узнать, как Иван Грозный вечную проблему коррупции решал. Как-то поймали за лапу, загребущую и волосатую, жадного  до денег дьяка. Провинность  очевидная: принял в «дар» гуся, брюхо которого было набито золотыми монетами.  Оплошавшего взяточника вывели на торговую площадь.  Иван поинтересовался у собравшихся ротозеев: кто гуся хорошо умеет разделывать? Таковых нашлось сразу несколько. И затеялась на площади потеха по всем правилам тогдашнего застольного этикета: сначала дьяку отрезали ноги по голень, затем руки выше локтя, до ливерных внутренностей с прибаутками  добрались. При этом у взяточника-дьяка не забывали любопытствовать  ласково: «Вкусно ли гусиное мясцо? Не хочет ли еще попробовать?» И прельщали, выводя из обморочного состояния, его же собственными «крылышками»…

Но все это – баловство пустое. Настоящей и торжественной казнью Иван всегда считал классическое действо: голову к осклизлой колоде прижать…  и - топором по вые. 

Можно, конечно, и «четверть» сотворить толпе на потеху: сноровистый палач сначала руку у приговоренного отсечет, потом ногу, потом снова руку, и другую ногу. И ведь никто никогда не интересовался даже – почему «четверть»? С надсадно воющей оскаленной головой на агонизирующем обрубке пять же кусков жаркой человеческой плоти образуется…

Царь  над этим пустым вопросом тоже не задумывался. «Лес рубят – щепки летят». Потыкает  яростно тяжелым резным посохом в еще живого, но уже бывшего человека, попинает  перебитые ребра кованым сапогом, оплюет, как всегда в остервенении, собственную бороду - и уходит, умиротворенный,   дальнейшие неотложные государственные дела решать. 

А дел наиважнейших у царя Ивана, действительно,  накопилось множество.  Казань держать, Астрахань смирять, злые замыслы султановы рушить, с Литвою ненавистной и шведами настырными опять же  постоянно разбираться надо. Один собака Курбский сколько нервов царю попортил. Спрашивает, пес, в письмах своих мерзких: «Где твои победы? В могиле героев, истинных воевод Святой Руси, истребленных тобою. Един царствуешь без мудрых советников, един воюешь без гордых воевод, вместо любви и благословений народных, некогда сладостных твоему сердцу, стяжал ненависть и проклятия всемирные. Вместо славы ратной стыдом упиваешься. Не явно ли свершился Суд Божий над тираном? Позор, позор для венценосца, некогда столь знаменитого!» А что – позор? Позор глаз не выест…

А тут еще шах персидский слона прислал в подарок. Диво дивное, на Руси невиданное. В первый день не выдержал заморский зверь пронизывающего царского взгляда -– пал на колени. Демонстративно громкое подхалимское боярское аханье раздалось тогда за спиной всесильного царя, перед которым все, даже такие чудища, почтительно и нижайше склоняются. Довольный Иван приказал накормить зверя сладкой репой и напоить хмельной медовухой.  Потом так и повелось: упрет Иван воспаленный свой глаз в лоб слона – и тот валится с ног верноподданнически.  Бояре привычно ахают, стрельцы регочут, послы иностранные своим королям доносы подробные строчат об удивительных Ивановых способностях. 

И стал Иван беззастенчиво бахвалиться неколебимым духом царским, особой силой державной чести, равнял себя в доблести с Александром Македонским. А по Москве слух гадюкой верткой пополз и  упрочился – будто бы Иоанн Васильевич язык звериный знает-понимает, и на другие колдовские чудеса способен…

 Не только смерда, но и любого важного боярина за такие подозрительные способности давно бы на костер свели, в дым пустили. Но тут – царь…

И вот однажды в праздный день, на площади, при всем честном народе, на показ которому слона вывели, конфуз немыслимый случился: сколько Иван ни пялился, сколько ни топал гневно – стоял слон несгибаемо  и упрямо. Не выразил уважения царю, не опустился перед ним на колени. Сначала ушами возмущенно хлопал, а потом, подняв хобот, двинулся, трубя громогласно, на Ивана. Пришлось Грозному прятаться за спины стрельцов верных, спасаться бегством. Стыд такой и унижение прилюдное Иван простить, конечно, не мог, и приказал стрельцам изрубить бунтовщика на мелкие кусочки. Те, олухи услужливые, немедленно изрубили…

… Лет этак через четыреста после трагической той истории я познакомился с другим удивительным слоном. И случилось это в зарубежном ныне городе  Караганде. В шахтерском степном краю завели собственный зоопарк, и это было, скажу вам, событие! Поглазеть на живность спешили и взрослые и дети: привычных верблюдов, сайгаков, тушканчиков можно, конечно, и на  улице встретить, а вот бегемот, слон, тигр – животные экзотические. Интересно! Я тоже полюбил местный зверинец, и по журналистской своей любознательности наведывался сюда частенько. И вот однажды…

 …Рабочие зоопарка, обступившие вольер с молодым слоном, вели себя очень уж интригующе. Заинтересовался. Мужики были явно навеселе и то и дело оглашали округу громким хохотом. Слон приветливо тянулся к ним хоботом, прядал ушами и по-цирковому вставал на задние ноги.

“Батыр! Батыр!” - кричала возбужденная компания, и каждый норовил  угостить дружелюбное животное. 

Полюбовавшись слоном, я уже собрался было уходить, и на прощанье протянул могучему красавцу леденец. Слон конфету принял, сунул хобот в пасть и глухо проговорил:

- Батыр хороший...

Я онемел. Рабочие корчились от хохота. А слон продолжил:

-Еще буду...

Глухо произнося слова, он каждый раз совал в рот хобот, используя его как своеобразный резонатор, и, казалось, снисходительно поглядывал на окружающих.

Я зашарил по карманам, но больше ничего съестного не находилось. Слон разочарованно помахал хоботом, а потом произнес несколько слов, которые всем известны, но которые я не могу воспроизвести в печати даже в наши бесцензурные времена. Матерился слон, как и миллионы российских мужиков, умело, привычно и беззлобно. 

Я бросился за разъяснениями в администрацию зоопарка, придумывая на ходу броский заголовок к будущему своему сенсационному газетному материалу.

 Директор, в отличие от слона, молчал, как партизан… 

Чтобы понять это категорическое нежелание придавать огласке уникальный случай, необходимо некоторое пояснение. Дело в том, что незадолго перед этим я рассказал в «Комсомольской правде» о диком и подлом обстоятельстве: местным городским начальникам приглянулись звериные деликатесы, и они поставили себя на продуктовое довольствие в зоопарк, беззастенчиво объедая мартышек и других хвостатых обитателей зверинца. После публикации было возбуждено уголовное дело. Но самое для чиновников страшное  – мою газетную заметку прокомментировала зарубежная радиостанция, вражеский, так сказать, голос. По тем застойным временам это было чрезвычайное событие. В Караганду из-за рубежа потоком хлынули возмущенные письма и ... денежные переводы - на прокорм голодных животных. Конфуз и всемирный скандал! 

А тут еще на этом нервном фоне слон заговорил! Для бедного директора зоопарка это уже было чересчур и случилось  явно не ко времени. И он, как мог, оберегал сенсационную новость. Мне все-таки признался: “Да, такой вот феноменальный слон. Говорящий... Но это не для печати”, - жалобно попросил директор.

В карагандинской слоновьей истории были и другие деликатные, так сказать, моменты. “Беседовать” Батыр начинал не всегда, а лишь после того, как рабочие вливали ему в ведро с водой пару бутылок водки. И словарный запас сформировался у слона своеобразный, сами понимаете, какой. Ну, нежелательным было присутствие женщин и детей. Такие уж у Батыра оказались учителя, такая подобралась компания...

Мой приятель, корреспондент республиканского радио, попытался сделать репортаж о говорящем слоне и пришел на запись с несколькими бутылками коньяка - чтобы и смотрителям-рабочим, и самому слону хватило. Но, видимо, переусердствовали ребята с горячительным напитком. Сам-то процесс интервью прошел весьма живо и к всеобщему удовольствию, но смонтировать потом пленку не удалось – вся запись состояла из отборного мата. Справедливости ради надо сказать, что не только слоновьего…

Так и стал уникальный карагандинский слон Батыр “засекреченным” объектом: говорить-то говорит, но выпивоха и матерщинник. Непорядок! С этим тогда было строго.

О  говорящем «уникуме с хоботом» я в свое время рассказал другому уникуму –  сильнейшему московскому экстрасенсу, автору ходившей тогда подпольно рукописи будущей книги “Нить Ариадны” Владимиру Ивановичу Сафонову. Его авторитет среди экстрасенсов был непререкаем. Сегодня понимаю, что пристальное внимание проявляли к нему и наши спецслужбы – в те годы Владимир Иванович участвовал  в секретных экспериментах по восприятию мысленной информации аж с американского континента. И милицейские оперативники были у него частыми гостями: привозили фотографии пропавших людей, и Сафонов по ним подробно рассказывал о судьбе несчастных, точно указывая на карте места их гибели…

 На мой эмоциональный рассказ о говорящем слоне знаменитый экстрасенс отреагировал совершенно неожиданно: “И зачем ему слова произносить потребовалось? – недоуменно пожал плечами Владимир Иванович. – Болтливость – не лучшее людское качество, а если бы еще и животные затараторили.  К счастью, братья наши меньшие наделены способностью телепатического общения…”  

Сафонов сослался тогда на Вернадского, который писал: "Homo sapiens не есть завершение создания, он не является обладателем совершенного мыслительного аппарата. Он служит промежуточным звеном в длинной цепи существ, которые имеют прошлое и, несомненно, будут иметь будущее".

Ничего сверхъестественного в этом, на первый взгляд, фантастическом признании экстрасенсом мыслительных способностей животных нет. Оно вполне согласуется с  современными научными выводами. 

В этом плане чрезвычайно интересны позиции и  воззрения русских космистов – группы знаменитых наших ученых и философов ХХ века: К. Э. Циолковского, В. И. Вернадского, А. Л. Чижевского, Н. Ф. Федорова, П. А. Флоренского и других.

А. Л. Чижевский, которого сегодня восторженно называют «Леонардо да Винчи XX века», еще в 1924 году писал, что "жизнь Земли, всей Земли, взятой в целом, с ее атмо-, гидро- и литосферою, а также со всеми растениями, животными и со всем населяющим землю человечеством, мы должны рассматривать как жизнь одного общего организма".

Основатель биохимии, биогеохимии, радиогелиологии и создатель учения о биосфере и ноосфере - сфере разума - В.И.Вернадский прямо допускал, что из информационного поля вокруг Земли подготовленные люди (экстрасенсы, писатели и поэты, изобретатели) вполне способны  черпать (и черпают!) нужную информацию. 

Представители религиозно-философского направления русских космистов (Н. Ф. Федоров, В. С. Соловьев, П. А. Флоренский, Н. А. Бердяев) считали, что активная эволюция   совершается через сотрудничество Божественных и человеческих энергий. Для достижения человеком планетарного сознания философы-космисты считали необходимым "господство в самом человеке сил разума над низшими инстинктами".

То есть  авторитетные и убедительные обоснования возможности индивидуальной умственной (энергетической) подпитки от Вселенского Разума (информационного поля) мы находим в работах величайших умов  современности.  

Существует много теорий, объясняющих способы и принципы глобального энергоинформационного обмена. Одна из них опровергает наше представление о «фотографическом принципе»  устройства окружающего нас мира, когда мы имеем информацию о той только его части, которую видим. Нет, действует голографический принцип мироустройства! Приверженцы этой теории объясняют ее на простом примере: если большую фотографию разрезать на миллион маленьких кусочков, то, получив их даже несколько, вы вряд ли составите представление о первоначальном изображении. А вот при делении голографической картинки все будет происходить совершенно по-иному: даже малейшая ее часть продолжит исправно выдавать всю полноту информации об объекте – как если бы он был совершенно целый и невредимый.

Весьма наглядное и доходчивое объяснение. Кстати, прогрессирующее развитие современной цифровой фотографии уже позволяет даже из «фотокусочков» извлекать гораздо больший объем информации, чем это было возможно при пленочных технологиях…

…Выдвинутый в 1939 году за свою литературную и многогранную научную деятельность на  соискание Нобелевской премии, А.Л.Чижевский не получил престижнейшую награду только по одной, достаточно уважительной причине: членам Нобелевского комитета был неведом точный адрес ГУЛАГА, где оказался ученый. По удивительному (не буду утверждать, что – мистическому) совпадению, из своих шестнадцати лет, проведенных в лагерях и ссылке, Александр Леонидович Чижевский тринадцать лет обитал в  Караганде. С говорящим слоном Батыром, конечно, не встречался, – развело их во времени - но воздухом-то дышали они одним. 

Мне тоже тридцать лет был знаком этот полынный степной воздух…

Многие годы нам успешно внушали, что вся деятельность великого  ученого и отца космонавтики Константина Эдуардовича Циолковского  проистекала  под  непосредственным и мудрым руководством  партии Ленина-Сталина, что все его гениальные провидческие космические проекты – результат именно этого руководства, опирающегося на «единственно верное»  марксистское материалистическое учение. Между тем сам Константин Эдуардович в книге «Воля Вселенной. Неизвестные разумные силы», изданной в Калуге в 1928 году, пишет: «Мы до сих пор не допускали возможность участия иных существ в земной жизни. Мы с трудом представляем что-нибудь выше земных существ по своим качествам и техническим средствам. Вот почему при таком узком кругозоре мы не допускаем и не представляем возможность вмешательства иных существ в земные дела. Ошибка небольшая. Она не в недостатках науки, а только в ограниченности выводов из нее. Масса явлений с этой узкой точки зрения остается необъяснимой».

Обращаю внимание читателя, что русский космический провидец, говоря о вмешательстве в земные дела, речь почему-то ведет не об инопланетных существах, что в его устах было бы понятно и оправдано, а  об «иных». Может, знал что-то такое калужский мудрец, чего нам до сих пор понять не по силам? Он прямо говорил: « Я считаю, что истинная физиология мозга начнется с изучения механизма телепатии. Телепатия – это не одна из функций или потенциальных возможностей мозга, а самый мозг  в некоторой нам неизвестной форме. Леонтович, Кажинский, Дуров, Чеховский, Бехтерев и другие думают, что передача мысли (или эмоций) совершается с помощью электромагнитных волн. Это, очевидно, ошибка. Мгновенность – это самое удивительное. Мгновенность и проницаемость. Последнее качество обязательно сопровождает первое. Но есть еще одно качество телепатии – это повсюдность, т.е. проницаемость повсюду. Мозговое общение есть мировое явление. И если где-либо живут люди, они «слышат» нас. И наоборот. Многое, что знают они, передается нам телепатически через любые пространства и времена, а мы думаем, что это – наше. Отсюда – пророки, гении, провидцы, космические люди».

Константин Эдуардович Циолковский (кстати, наставник Чижевского)  утверждал, что информационные матрицы с единой смысловой структурой содержатся в самой природе. Как объективная данность. Применительно к говорливому слону Батыру это означает, что смысл не зависит от языка. И это – главное! Потому что «оформить в слова» извлеченный из информационных матриц космического энергетического поля «смысл» можно научиться самыми разнообразными способами. Как говорится,  дело техники. И многие земные существа технику эту нехитрую освоили, способностью такой обладают, напрямую подключаясь к вселенскому «компьютеру» и буднично извлекая из него все необходимые «файлы». И проявляя  при этом удивительные способности…

В чудесных и необъяснимых (с материалистической точки зрения) способностях животных смог убедиться в конце шестидесятых годов прошлого века сам Генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Брежнев. Во время его официального визита в Индию состоялась встреча  с первосвященником Тибета далай-ламой, который неожиданно преподнес Леониду Ильичу совершенно непротокольный подарок – черного котенка. Растерявшийся Брежнев, который, как известно, падок был на подарки, только знаменитыми своими бровями шевелил, не зная, как реагировать на «живое подношение». А далай-лама втолковывал главному советскому коммунисту-материалисту: кот теперь будет надежным его охранником и всегда предупредит о грозящих хозяину опасностях. 

Удивительные провидческие таланты  Ламы, как назвал котенка Леонид Ильич, проявились очень скоро.

Ранним январским утром 1969 года кот пробрался в спальню генсека, взобрался ему на грудь и стал жалобно мяукать, кусаться и царапаться. Жена генсека, Виктория Петровна, и к блюдцу с молоком Ламу уносила, и на «горшок» сажала – бесполезно. Кот упрямо возвращался к хозяину и орал так душераздирающе, что даже наружная охрана переполошилась, возможно, уже  планируя и подбирая подходящее место утопления для «взбесившейся» зверюги. 

Невыспавшемуся Леониду Ильичу в тот день предстояло встречать возвратившихся из полета космонавтов. Надо сказать, Брежнев подобные мероприятия чрезвычайно любил:  можно было и речь умную перед телекамерами сказать, и собственными геройскими звездами потрясти, и нацеловаться вдоволь. Но после «концерта» зловредного кота  Леониду Ильичу очень хотелось немного подремать по дороге из аэропорта в Кремль. И он  приказал переместить свой автомобиль в хвост кортежа, уступив первенство космонавтам. Тем более что их ведь праздник. Так и ехали. Проснулся Брежнев от пистолетных выстрелов. У Боровицких ворот Кремля человек в милицейской форме произвел по головной машине несколько выстрелов, убив водителя и ранив пассажиров  - космонавтов Берегового и Николаева. 

Так кот Лама спас своего хозяина, Генерального секретаря ЦК КПСС. Ведь покушался-то террорист именно на него.

Поговаривают, что будто бы еще несколько провидческих  «эпизодов» имеется на счету уникального кота. Не знаю. Но известно, что весной 1982 года  постаревший Лама погиб под колесами автомобиля. Осенью того же года на Красной площади похоронили Брежнева…

Экстрасенс  Владимир Иванович Сафонов был стопроцентно убежден, что неожиданно заговоривший слон Батыр просто опустился до нашего человеческого уровня – ведь мы, убогие, в массе своей телепатией не владеем и поэтому приговорены к унизительному вербальному (словесному)  способу передачи собственных мыслей. Естественно, если таковые вообще имеются...

Что касается старинной байки о противостоянии персидского слона Ивану Грозному, то российский экстрасенс объяснил случившееся просто: слон телепатически “прочитал” гнусные мысли царя и отказал ему в уважении.

Однажды, улучив момент, я поинтересовался у экстрасенса Сафонова, кто из российских исторических личностей обладал паранормальными способностями. Когда Сафонов принялся перечислять “от Рюрика”, я вдруг осознал, что наша история на всем своем обозримом протяжении и во все века подвергалась мощному воздействию сенситивов (экстрасенсов). Не учитывать это очевидное влияние – значит вульгарно упрощать и не понимать исторические процессы, которые, собственно, и являются нашей общей судьбой…

...О дальнейшей судьбе говорящего слона Батыра я долго ничего не знал - Казахстан стал суверенной республикой, деловые связи оборвались. Но вот недавно об удивительном моем знакомце  мы неожиданно разговорились с сотрудниками Московского зоопарка.   

«О Батыре  наслышаны, - признались специалисты-зоологи. -  К сожалению, в свое время никто толком не изучил этот феномен, а теперь поздно: Батыра не стало. Надо признать, у Батыра странная судьба. Его долго содержали в тесной клетке, там он даже бивень сломал. Он чудом остался жив, когда карагандинский зоопарк сгорел дотла. Кое-кто убежден, что именно стрессовые ситуации оказали влияние на развитие уникальных способностей слона. Что можно добавить? Ведь нас не удивляют говорящие попугаи - привыкли. А Батыр, конечно, уникум, потому что - единственный…»

Люди, работающие со слонами в цирках и зоопарках, в один голос уверяют: эти мудрые дружелюбные животные прекрасно понимают человеческую речь и адекватно на нее реагируют.  

О чем старался поведать  удивительный слон Батыр? Уверен, он настойчиво хотел сказать, что надо быть внимательнее и добрее ко всем, кто с нами рядом…

 ***

«Россия – родина слонов». Парадоксальное это утверждение я всегда считал ироничным и даже в чем-то обидным для нашего самосознания. Как и фразу о «раздаче слонов» - халявных призах и  неискренних подарках. Но недавно из одного старинного текста узнал, что в древнем русском речении всем нам родной и привычный лось именовался… «слона сохатая».  Такое же, считали  предки, большое животное, только с сохой на голове.  И от врагов пращуры ставили – вдумайтесь! - заСЛОНы. И русские женщины всегда мечтали к надежному мужу приСЛОНиться. 

В современной нашей истории СЛОНы  тоже занимали чрезвычайно важное место: с момента образования в 1923 году Соловецких лагерей особого назначения (СЛОН) через эти «воспитательные учреждения» прошли (и костьми легли в северной земле) десятки тысяч русских людей. Когда в 1937 году страшные лагеря были преобразованы в не менее страшную Соловецкую тюрьму особого назначения, то аббревиатура возникла тоже подходящая и мистическая – СТОН. Советская власть всегда была очень последовательной и логичной, а «большой ученый» Иосиф Виссарионович Сталин знал, как известно, толк в языкознании…

Бывший «простой советский заключенный»  СЛОНа-ГУЛАГа академик Дмитрий Сергеевич Лихачев утверждал: «Ни одна страна в мире не окружена такими противоречивыми мифами о ее истории, как Россия, и ни один народ в мире так по-разному не оценивается, как русский». А еще в Соловецком лагере он пришел к твердому убеждению, которое сохранял всю оставшуюся жизнь: «Россия не абстрактное понятие. Развивая ее культуру, надо знать, что она представляла собой в прошлом и чем является сейчас. Как это ни сложно, Россию необходимо изучать…»

Необходимо!

В своем известнейшем стихотворении поэт Федор Тютчев (а все поэты, обладая сверхчувственным восприятием, в той или иной степени наделены экстрасенсорными способностями), к сожалению,  так и не объяснил – чем, если не умом, понимать Россию? Между тем в своей  статье "Россия и революция", написанной ещё в 1848 году, он провидчески предрек обязательное крушение революции: "И когда, над этим громадным крушением, мы видим всплывающую святым ковчегом Русскую империю, еще более громадную, то кто дерзнёт сомневаться в ее призвании, и нам ли, сынам ее, являть себя неверующими и малодушными?"

Скажу предельно откровенно:  глубоко убежден, что  «особенную стать»  России следует все-таки измерять именно «аршином общим» - чтобы иметь нам объективное о самих себе представление. Чтобы понять, наконец, что великие наши территориальные просторы, которыми мы почему-то так неумеренно и болезненно гордимся, это лишь обычная составляющая мирового пространства, никак не определяющая ни наши очевидные достоинства, ни очевидные же недостатки. В противном случае  величайшими земными сообществами следует признать колонии муравьев, ареал существования которых в относительном масштабе просто гигантский и ни с чем  несоизмеримый…

В начале ХIХ века «наш первый философ» П.Я.Чаадаев потряс русское общество своим обескураживающим суждением: «Взгляните вокруг себя. Не кажется ли, что всем нам не сидится на месте. Мы все имеем вид путешественников. Ни у кого нет определенной сферы существования, ни для чего не выработано хороших привычек, ни для чего нет правил; нет даже домашнего очага; нет ничего, что привязывало бы, что пробуждало бы в вас симпатию или любовь, ничего прочного, ничего постоянного; все протекает, все уходит, не оставляя следа ни вне, ни внутри вас. В своих домах мы как будто на постое, в семье имеем вид чужестранцев, в городах кажемся кочевниками, и даже больше, нежели те кочевники, которые пасут свои стада в наших степях, ибо они сильнее привязаны к своим пустыням, чем мы к нашим городам. И не думайте, пожалуйста, что предмет, о котором идет речь, не важен. Мы и без того обижены судьбою, - не станем же прибавлять к прочим нашим бедам ложного представления о самих себе, не будем притязать на чисто духовную жизнь; научимся жить разумно  в эмпирической действительности».

И еще предельно честно: «Народы – в такой же мере существа нравственные, как и отдельные личности. Мы же, придя в мир, подобно незаконным детям, без наследства, без связи с людьми, жившими на земле раньше нас, мы не храним в наших сердцах ничего из тех уроков, которые предшествовали нашему собственному существованию. У нас совершенно нет внутреннего развития, естественного прогресса; каждая новая идея бесследно вытесняет старые, потому что она не вытекает из них, а является Бог весть откуда. Мы растем, но не созреваем; движемся вперед, но по кривой линии, то есть по такой, которая не ведет к цели».

Невиданная травля, которой подвергся автор «Философических писем», немедленно «назначенный сумасшедшим», не помешала ему громко объявить о твердой своей позиции: «Прекрасная вещь – любовь к отечеству, но есть еще нечто более прекрасное – это любовь к истине»…

А какое о нас мнение складывается у сторонних наблюдателей? Какие мысли мы, русские люди, вызываем у иностранцев?

Возможно, для национального нашего самолюбия будет больно и обидно, но читайте:   

 «Видя грубые и жестокие поступки с ними всех главных должностных лиц и других начальников, они так же бесчеловечно поступают друг с другом, особенно со своими подчиненными и низшими, так что самый низкий и убогий крестьянин (как они называют простолюдина), унижающийся и ползающий перед дворянином, как собака, и облизывающий пыль у ног его, делается несносным тираном, как скоро получает над кем-нибудь верх. От этого бывает здесь множество грабежей и убийств. Жизнь человека считается ни по чем. Часто грабят в самых городах на улицах, когда кто-то запоздает вечером, но на крик ни один человек не выйдет из дому подать помощь, хотя бы и слышал вопли».

О нас это сказано, о нас! Более четырехсот лет словам, а они, признаемся честно, до сих пор актуальны. Такими увидел нас в 1588 году Джильс Флетчер, посланник английской королевы при дворе царя Феодора Иоанновича…

…Хочу быть правильно понятым: любовь к Родине – это, прежде всего, честное к ней отношение.  Русский философ Николай Бердяев, которого  никак не обвинишь в очернительстве соотечественников,  обескураживает  своей категоричностью: «Русский человек – или святой, или свинья». В этом потрясающем пассаже весь смысловой акцент приходится на разделительный союз "или"…

Взглянув на историю России  ясновидящими глазами, мы много чего в ней обнаружим и поймем.  И  все тогда окажется, как и должно быть, на своих понятных и подобающих местах!

     



Назад к списку